И оживут слова. Часть II - Наталья Способина

— Хорошо, дочка, — ответила Добронега, стянув с себя косынку и прочесав пальцами длинные волосы. Это был один из редких случаев, когда я видела Добронегу с распущенными волосами. Днем она носила головной убор, на ночь заплетала косу. Я залюбовалась тем, какие густые и красивые у нее волосы. Добронега достала из небольшой сумки деревянный гребень и принялась их расчесывать, присев на сундук. В движениях ее рук было что-то завораживающее. Мать Радима заметила, что я стою столбом, и улыбнулась:

— Вещи в сундуке. Девочки уж, верно, разобрали, — Добронега указала на один из сундуков. — Давай собираться к обеду.

Спустя некоторое время на мне было красиво вышитое платье, на запястьях красовались кованые браслеты с узорами, на лбу — металлический венец с височными кольцами. В нем было неудобно, но увидев свое отражение в отполированном металлическом диске, служившем зеркалом, я осталась довольна тем, как выгляжу, хотя на задворках сознания мелькнула мысль, что, вероятно, именно так выглядела Всемила, когда наряжалась на праздники. Добронега тоже была в нарядном платье, с нарядной кикой на голове, и выглядела она при этом совсем незнакомо. Я привыкла к ней домашней и уютной, а здесь в Добронеге появилась та стать, которую я видела лишь однажды, во время памятного ужина с князем.

— Как тебе Милонега? — спросила я, когда мы обе присели на скамью, одинаково сложив руки на коленях, в ожидании, когда нас пригласят к столу. Если честно, я уже была зверски голодна.

— Милонега — жена князя, — проговорила Добронега так, словно это было ответом на мой вопрос.

— Ну-у… А тебе она нравится?

— Мы почти незнакомы с ней, — ответила Добронега. — Но она вырастила хороших дочерей. И сына. Так что, думаю, она хорошая.

— Она бывала в Свири? — спросила я.

Добронега медленно покачала головой:

— Ногами она слаба. Почти не выходит никуда, только в сад свой.

Я хмыкнула и отвела взгляд, понимая, что велика вероятность того, что Всемила должна была это знать. Молчание Добронеги казалось красноречивым. К счастью, мое смятение не продлилось долго. Дверь в наши покои широко распахнулась, и на пороге появилась одна из девчонок, помогавших нам в бане. Она ничего не сказала, лишь широко улыбнулась и сделала рукой жест, который мог означать что угодно. Добронега встала и, потрепав ее по голове, произнесла:

— Спасибо, Симушка.

Девочка улыбнулась еще шире и побежала прочь, ничего не ответив.

— Странная она, — сказала я, на что Добронега, которая уже успела выйти за порог комнаты, резко остановилась и обернулась:

— Она просто не говорит.

— Как не говорит? — удивилась я. — Она же в княжеском доме прислуживает, здесь ведь гости бывают. Как же она с ними…

Я стушевалась под пристальным взглядом Добронеги. И ведь не объяснишь ей теперь, что я не хотела оскорбить немую девочку. Просто удивилась тому, что она прислуживает гостям. Добронега же проговорила:

— В этом доме всем рады да всех привечают, — и уверенно миновав проходную комнату, толкнула дверь.

Я последовала за ней, даже не спросив, откуда она знает дорогу. Я шла, глядя в спину Добронеги, и думала, что в этот раз действительно сморозила глупость. Почему меня удивила немая девочка, если сын князя сам увечен? Наверное, Милонега таким образом дает понять, что физический недостаток не преграда для нормальной жизни. Я почувствовала симпатию к матери Миролюба, хотя первое впечатление все еще давало о себе знать. В общем и целом, она мне все же скорее не нравилась.

Наконец мы попали в комнату, с которой начался наш визит в этот дом. В этот раз стол был накрыт и выглядел так, будто ожидался огромный пир. Мужчин все еще не было, служанок тоже. Лишь одна Милонега сидела в высоком резном кресле, стоявшем чуть поодаль от стола.

— Как отдохнули? — с улыбкой спросила она, впрочем, улыбка эта снова мне не понравилась, и симпатия, зародившаяся было после разговора о немой девочке, тут же испарилась.

— Спасибо, отдых был добрым, — также с улыбкой ответила Добронега.

— Присядем, — Милонега тяжело встала со своего кресла, опираясь рукой о резную ручку, и указала Добронеге на скамью, стоявшую вдоль стены у окна. Добронега послушно опустилась на скамью, и Милонега села рядом с ней, причем, я заметила, что двигалась она с трудом.

Я осталась неловко стоять, не будучи уверенной, что предложение присесть относится и ко мне тоже. Однако Милонега тут же махнула рукой, небрежным жестом указав на свободное место на скамье. Я присела рядом с Добронегой и инстинктивно отодвинулась как можно дальше от них обеих, очутившись почти на самом крае.

Милонега оперлась ладонью о колено и наклонилась вперед, с улыбкой глядя то на меня, то на Добронегу, а я вдруг подумала, что, несмотря на ее красоту, впечатление она производит все же неприятное — слишком властная, на мой взгляд. Впрочем, может быть, я была необъективна.

— Ну, наконец, приехали, — вдруг произнесла Милонега. — Выросла как Всемилка, — добавила она, посмотрев на Добронегу.

Мать Радима кивнула в знак согласия и, протянув руку, коснулась моих заледеневших пальцев. Я была благодарна Добронеге за эту молчаливую поддержку. К счастью, женщины завели стандартный вежливый разговор о погоде, о здоровье, о семьях, а я сидела, инстинктивно сжимая руку Добронеги, и очень-очень хотела, чтобы пришел Миролюб. Почему-то мне казалось, что он сумеет разрядить обстановку.

Речь зашла об отце Радима. При упоминании его имени тон Милонеги изменился, и в нем почувствовались настоящие симпатия и уважение. Я тут же вспомнила о том, что именно Всеслав спас маленького Миролюба.

— Бывает же так — Всемила совсем на отца непохожа, — вдруг сказала Милонега, как мне показалось, совсем не к месту.

Добронега села еще ровнее, однако, когда она заговорила, в голосе ее слышалась улыбка:

— Бывает так, что дитя лишь на мать похоже. Как твоя Желана, например.

Отчего-то эта замечание заставило Милонегу улыбнуться, впрочем, улыбка вышла чуть прохладной. Я невольно нахмурилась, пытаясь понять, чем эти слова могли рассердить Милонегу, но тут наконец дверь в обеденный зал отворилась, и вошел Миролюб. При этом ему пришлось изрядно пригнуться, чтобы пройти внутрь. Я улыбнулась, подумав, что княжичу приходится кланяться в собственном доме.

Миролюб сверкнул улыбкой, подошел к нам и опустился перед матерью на одно колено. Он взял протянутую ею руку и, склонившись, прислонился к ней лбом.

Жест показался мне на удивление трогательным и совершенно не протокольным. Свободная рука Милонеги тут же привычно зарылась в волосы сына, как раз в том месте, где чужеродно выделялась белая прядь. Я бросила быстрый взгляд на Милонегу. На ее лбу пролегла складка, и я подумала о том, что, наверное, эта прядь каждый раз отбрасывает ее мысли в тот страшный день, когда ей вернули изувеченного ребенка.